Наблюдательность в литературе
Всеволод Мейерхольд, заставший живым Льва Толстого, писал: «Много дает актеру наблюдение, но им надо умело пользоваться. Говорят, что у Толстого была просто мания наблюдательности. Он придирчиво требовал от Горького и Чехова совершенно разной речи для каждого образа. У каждого должен быть свой язык, своя поступь» [92].
Наблюдательность в писательстве нужна не только в качестве тезауруса – большинство писателей утверждают, что то, что они могут воспроизвести в уме в качестве «картинки», «кино», «жизни с чувствами», то сравнительно легко записать. Иван Ефремов писал о своей работе:
«Но прежде, чем на бумагу лягут первые слова, первые строчки, я должен до мельчайших подробностей зрительно представить себе ту картину, ту сцену, которую собираюсь описывать. Перед моими глазами как бы должна «ожить» воображаемая кинолента. Только когда на этой киноленте я увижу, словно воочию, все эпизоды будущей книги в определенной последовательности – кадр за кадром, – я могу запечатлеть их на бумаге. И подчас такой период эмоциональной подготовки, когда весь материал, казалось бы, уже собран, продуман, но все никак не пишется, продолжается довольно долго. Особенно затяжным был он при создании «Туманности Андромеды».
Работа никак не спорилась, не двигалась с места. Я начал было отчаиваться: мой «экран» не вспыхивал внутренним светом, «не оживал». Однако подспудная работа воображения, видимо, продолжалась. Однажды я почти воочию «увидел» вдруг мертвый, покинутый людьми звездолет, эту маленькую земную песчинку, на чужой далекой планете Тьмы, перед глазами проплыли зловещие силуэты медуз, на миг, как бы выхваченная из мрака, взметнулась крестообразная тень того Нечто, которое чуть было не погубило отважную астролетчицу... Все эпизоды, связанные с пребыванием астронавтов на планете Тьмы, я видел настолько отчетливо, что по временам не успевал записывать. Писалось большими «кусками» по 8–10 страниц. И после этого я не уставал, а, наоборот, испытывал огромное удовлетворение, приток свежих сил.
